ДЕТСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ О ВОЙНЕ
Истории из книги Светланы Алексиевич «Последние свидетели. Соло для детского голоса».
«И ПОЦЕЛОВАЛА В УЧЕБНИКЕ ВСЕ ПОРТРЕТЫ...»
Зина Шиманская – 11 лет.
Я оглядываюсь назад с улыбкой... С удивлением. Неужели это было со
мной? В день, когда началась война, мы пошли в цирк. Всей семьей. На утреннее представление. Ни о чем не догадывались. Ни о чем... Все уже знали, а мы нет. Хлопали в ладоши. Смеялись. Был там большой слон. Слонище! Танцевали обезьянки... И вот... Высыпали мы весело на улицу - а люди идут зареванные: "Война!" Все дети: "Ур-ра!!" Обрадовались. Теперь мы себя проявим, поможем нашим бойцам. Станем героями. Я больше всего любила военные книжки. О боях, о подвигах... Всякие там мечты... Я склоняюсь над раненым бойцом, выношу его из дыма. Из огня... Дома всю стенку над своим столом оклеила военными фотографиями из газет. Там - Ворошилов, там - Буденный...
Мы с подружкой удирали на финскую войну, а наши знакомые мальчишки - на испанскую. Война нам представлялась самым интересным событием в жизни. Самым большим приключением. Мы о ней мечтали, мы были дети своего времени. Хорошие дети! Моя подружка всегда ходила в старой буденовке, где она ее взяла, я уже забыла, но это была ее любимая шапочка. А как мы удирали на войну? Сейчас расскажу... Она осталась у меня ночевать, ну это, конечно, специально, а на рассвете мы вместе тихонько выбрались из дома. На цыпочках... Тс... тс... Захватили с собой какие-то продукты. А старший брат, видимо, уже следил за нами, как мы последние дни шушукались, что-то пихали в мешочки. Во дворе догнал нас и вернул. Отругал и пригрозил, что выбросит из моей библиотеки все военные книжки. Весь день я плакала. Вот такие мы были! А тут настоящая война...
Через неделю в Минск вошли немецкие войска. Самих немцев я не запомнила сразу, а запомнила их технику. Большие машины, большие мотоциклы... У нас таких не было, таких мы не видели... Люди онемели и оглохли. Ходили с испуганными глазами... На заборах и столбах появились чужие плакаты и листовки. Чужие приказы. Настал "новый порядок". Через какое-то время опять открылись школы. Мама решила, что война войной, а прерывать учебу не надо, все равно я должна учиться. На первом уроке географичка, та самая, которая нас учила и до войны, стала выступать против советской власти. Против Ленина. Я сказала себе: учиться в такой школе больше не буду. Не-е-е-ет... Не хочу! Пришла домой и поцеловала в учебнике все портреты... Все любимые портреты... Немцы врывались в квартиры, кого-то все время искали. То евреев, то партизан... Мама сказала: "Спрячь свой пионерский галстук". Днем я галстук прятала, а ночью, когда ложилась спать, надевала. Мама боялась: а если немцы постучат ночью? Уговаривала меня. Плакала. Я ждала, пока мама заснет, станет тихо дома и на улице. Тогда доставала из шкафа красный галстук, доставала советские книжки. И моя подружка так делала. Она и буденовку берегла.
Теперь сама удивляюсь: неужели это была я?
«ТЁТЕНЬКА, ВОЗЬМИТЕ МЕНЯ НА КОЛЕНИ...»
Марина, 4 года.
А мамку с папой я не нашла. Даже фамилии своей настоящей не знаю.
Подобрали меня в Москве на Северном вокзале.
— Как зовут? — спросили в детдоме.
— Мариночка.
— А фамилия?
— Фамилии не помню...
Записали Марина Северная.
Хотелось все время есть. Но еще больше хотелось, чтобы кто-то обнял, приласкал. А ласки было мало, кругом война, у всех — горе. Иду по улице...
Впереди мама детей своих ведет. Одного возьмет на руки, пронесет, этого поставит — другого берет. Сели они на скамеечку, и она посадила меньшего к себе на колени. Я стояла, стояла. Смотрела, смотрела. Подхожу к ним:
«Тетенька, возьмите меня на колени...» Она удивилась... Я опять ее попросила: «Тетенька, ну пожалуйста...»
«... И НЕ ЖЕНИХИ, И НЕ СОЛДАТЫ»
Вера Новикова – 13 лет.
Сколько лет прошло... А все равно страшно...
Помню солнечный день такой, ветер гонит паутину. Горит наша деревня,
горит наш дом. Мы вышли из лесу. Маленькие дети кричат: "Костер! Костер! Красиво!" А все остальные плачут, мама плачет. Крестится. Дом сгорел... Мы копались в золе, но там ничего не нашли. Одни вилки обгорелые. Печь как была, так и осталась, там стояла еда - блины драные. Картофельные драники. Мама вынула сковороду руками: "Ешьте, дети". А есть блины нельзя, дымом пахнут, но ели, потому что ничего, кроме травы, у нас больше не было. Осталась трава и земля. Сколько лет прошло... А все равно страшно... Двоюродную сестру повесили... Муж ее был командиром партизанского отряда, а она беременная. Кто-то немцам донес, они приехали. Выгнали всех на площадь. Скомандовали, чтобы никто не плакал. Возле сельсовета росло высокое дерево, они подогнали коня. Сестра стоит на санях... У нее - коса длинная... Накинули петлю, она вынула из нее косу. Сани с конем дернули, и она завертелась... Бабы закричали... Кричали без слез, кричали одним голосом. Плакать не разрешали... Кричать - кричи, но не плачь - не жалей. Подходят и убивают того, кто плачет. Подростки шестнадцать-семнадцать лет, их постреляли... Они плакали. Такие молодые... Еще и не женихи, и не солдаты... Зачем я вам рассказала? Сейчас мне еще страшнее, чем тогда. Я потому и не вспоминаю...
«НЕ МОГЛА ПРИВЫКНУТЬ К СВОЕМУ ИМЕНИ...»
Лена Кравченко – 7 лет.
Я, конечно, ничего не знала о смерти... Никто не успел объяснить, я ее
сразу увидела... Когда пулеметы строчат из самолета, то кажется, что все пули летят в тебя. В твою сторону. Я просила: "Мамочка, ложись на меня..." Она ляжет, тогда я ничего не вижу и не слышу. Страшнее всего было потерять маму... Я видела убитую молодую женщину, а ребенок сосал у нее грудь. Видно, ее минуту назад убило. Ребенок даже не
плакал. А я сидела рядом... Не потерять только мне маму... Мама все время держит меня за руку и гладит по голове: "Все будет хорошо. Все будет хорошо". Ехали мы на какой-то машине, и всем детям надевали на головки ведра. Я не слушала маму... Потом помню - гонят нас в колонне... И там у меня маму забирают... Я хватаю ее за руки, цепляюсь за ее маркизетовое платье, она оделась не для войны. Ее нарядное платье. Самое нарядное. Не отпускаю... Плачу... А фашист меня отшвыривает сначала автоматом, а с земли, когда я упала, — сапогом. Подбирает меня какая-то женщина. И вот мы с ней уже почему-то в вагоне, едем. Куда? Она зовет меня "Анечка"... Но я думаю, что у меня другое имя... Как будто помню, что оно у меня другое, но какое - забыла. От страха... От страха, что у меня забрали маму... Куда мы едем? Мне так кажется, из разговоров взрослых я поняла, везут нас в Германию. Помню свои мысли: зачем я немцам такая маленькая? Что я буду у них там делать? Когда стало темнеть, женщины позвали меня к двери и прямо вытолкнули из вагона: "Беги! Может, спасешься". Свалилась в какую-то канаву, там и уснула. Было холодно, и снился мне сон, что мама укутывает меня во что-то теплое и говорит ласковые слова. Этот
сон мне снится всю жизнь... Через двадцать пять лет после войны я нашла одну только нашу тетю. Она мне назвала мое настоящее имя, и я долго не могла к нему привыкнуть... Не откликалась...
«ЗАПОМНИ: МАРИУПОЛЬ, ПАРКОВАЯ, 6…»
Саша Солянин – 14 лет.
Как не хотелось умирать... Никогда так умирать не хочется, как на
рассвете... Нас ведут на расстрел. Ведут быстро. Немцы куда-то спешат, это я понял из их разговора. До войны любил уроки немецкого языка. Даже сам выучил наизусть несколько стихотворений Гейне. Нас трое: двое военнопленных - два
старших лейтенанта и я. Мальчишка... Меня словили в лесу, когда оружие
собирал. Несколько раз удирал, а на третий словили.
Умирать страшно...
Мне шепчут:
– Беги!! Мы бросимся на конвойных, а ты прыгай в кусты.
– Не побегу...
– Почему?
– Буду с вами.
Я хотел погибнуть вместе с ними. Как солдат.
– Приказываем: бежать! Жить!
Один, Данила Григорьевич Иорданов, был из Мариуполя, другой, Александр
Иванович Ильинский, из Брянска.
– Запомни: Мариуполь, Парковая, 6... Запомнил?
– Брянск, улица... Запомнил?
Стали стрелять... Побежал... Я бежал... В голове у меня стучало: так-так... запомнить... так-так-так... запомнить. И от страха забыл. Я забыл название улицы и номер дома в Брянске...
